Если бы не я. И жили они долго, счастливо и далеко друг от друга - Лана Хомякова

Что касается отношений с дочерьми, то в сердцах Галина Николаевна благодарила бога за то, что такая, как Ева родилась одна, ибо те неудобства, которые стали бы неизбежными, будь у старшей дочери близняшка, представлялись ей адом. Осознание того, что Ева вышла из-под её контроля, ударило её сильнее, чем предательство мужа.

Галине Николаевне нравилось быть женщиной в высшей степени оригинальной, вроде бы неповторимой и единственной в своём роде. Она пребывала в этом заблуждении и по сей день, не замечая, что Ева – зеркало, в котором она видит себя образца тридцатилетней данности, правда с некоторыми изменениями, вызванными требованиями времени и условиями воспитания. Ей было сложно с Евой, потому что она не могла подавить её так же, как подавляла младших дочерей, правда, осознала она это, только когда Еве исполнилось восемнадцать.

Тогда мать и дочь в очередной раз рассорились из-за посягательств Галины Николаевны на неприкосновенную свободу Евы. Дочь не собиралась следовать запретам матери, а мать поставила ультиматум, что в противном случае та может не возвращаться домой, ибо её никто не пустит на порог. Галина Николаевна тогда рассчитывала на то, что Еве некуда деваться, а потому она непременно сдастся. Но этого не произошло. Ева выдержала двухдневную паузу, впервые тогда погостив с ночёвками у Славы, а на третий день сдалась Галина Николаевна, впервые признав, что перегнула палку, ведь ей была невыносима мысль, что её дочь ошивается не пойми где двое суток.

С тех пор Галина Николаевна хоть и ссориться со старшей дочерью, но с опаской поглядывает на Еву, разочаровываясь в своей системе воспитания и поражаясь, откуда у Евы эти невыносимые черты характера: упрямство, заносчивость, категоричность и отрицание всех точек зрения, кроме своей собственной. В общем, Галина Николаевна чувствовала, будто бы её низвергли с престола. Хотя она оставалась королевой, главой семьи, которая формально управляла всем, но фактически парламент (Ева) ей не подчинялся и держал власть в своих руках.

И всё-таки мать и дочь любили друг друга, пусть и весьма странным образом, с оговорками, что они только внешне похожи, поскольку иметь невыносимый характер не хотелось ни одной, ни второй.

– Скоро будет готово? – поинтересовалась Ева, заглядывая в кастрюлю, как будто бы она разбирается в готовности. Девушка видела бурлящую жижу с овощами и фасолью, которая изумительно пахла, и ей казалось, что это блюдо уже вполне съедобно.

– Можешь накрывать на стол, – сказала Галина Николаевна.

Ева достала из шкафчика первые попавшиеся под руку четыре тарелки и поставила их на стол.

– Ева! Сколько можно говорить! Возьми одинаковые, – в голосе Галины Николаевны слышались разочарование в дочери и упрямство в следовании своим принципам, которые заключались, главным образом, в том, что всё должно быть идеально. Галина Николаевна стремилась окружать себя красивыми предметами не потому, что находила в этом какое-то особенное житейское удовольствие, а поскольку полагала: так должно быть, ведь она достойна самого лучшего.

Ева с сопением, выдающим её недовольство и раздражение интонацией матери, заменила одну из тарелок на другую, дабы удовлетворить её тягу к гармонии и симметрии.

Разлив суп, Галина Николаевна принялась нарезать хлеб.

– Зови сестёр, – распорядилась она.

Ева распахнула кухонную дверь и во весь голос проорала:

– Идите есть!

Галина Николаевна состроила гримасу, выражающую категоричное неодобрение поступка дочери, которая поленилась пройти пару метров по крохотной квартире, а вместо этого драла глотку, как какая-то девчонка, выросшая на улице без должного воспитания.

– Что? – недоумевающее спросила Ева, чувствуя накал матери.

– Так сложно было дойти до комнаты?!

– Не придирайся.

– Господи, и куда подевались всем манеры, которые я тебе прививала?!

– Видимо, мне кто-то привил вакцину от них, – колко отвечая на реплики матери, Ева ощущала, как гневно сжимаются её мышцы, а потому ей было необходимо отжаться или подтянуться на перекладине, закреплённой в дверном проёме кухни, чтобы не сорваться.

– Ты только и можешь дерзить матери. А, между прочим, я тебя плохому не учу.

– Ма, я только опасаюсь, что если я буду ходить за ними с призывами на обед, в следующий раз ты заставишь меня писать им приглашения на розовой надушенной бумаге.

– И что за «ма»?!

– Краткое обращение к матери.

– Терпеть не могу!

В кухню вошли Ася и Вика, а потому Галина Николаевна и Ева машинально прекратили перебранку. Не то чтобы они стеснялись девочек, но вмешивать их в разборки не хотелось обеим, правда, по разным причинам.

Обед начался в молчании. Ася и Вика почуяли настроение матери и старшей сестры, а потому выжидали, когда страсти поутихнут. Однако к чаю все уже были довольно миролюбиво настроены. Галина Николаевна утешила себя мыслями о том, что у неё ещё две прекрасные дочки, которые видят в ней образец для подражания.

Ева же грезила о бассейне. Кроме того, вкусная еда подбодрила её. После обедов, приготовленных матерью, Ева трезво оценивала свои шансы в скором времени съехать от семьи. Она понимала, что протянет ноги с голоду или попадёт в больницу с гастритом от бутербродов. Вряд ли бы её холодильник многим отличался от холодильника Славы. Пожалуй, у неё там, действительно, повесилась бы мышь, поскольку Ева не была пристрастна ни к каким лакомствам, в отличие от друга-ананасоеда.

– Мама, до конца августа надо заплатить за учёбу, – деликатно напомнила Ася, с нетерпением ожидая студенчества, как неземной благодати, рассчитывая испытать все радости молодости и обрести множество новых знакомств и поклонников.

– Павел Петрович не передавал мне денег, – холодно ответила Галина Николаевна. Ей было прискорбно осознавать свою зависимость от бывшего мужа, поскольку при нынешних ценах на обучение в одиночку она не могла оплатить образование хотя бы одной из близняшек при том, что их надо хорошо одевать и кормить полезной пищей. Она знала, что Павел Петрович неплохо зарабатывает и вполне может себе позволить без ущерба для новой семьи оплатить дочерям образование, а потому его пассивное отношение к будущему близняшек её злило.

– Ты ему напомнишь? – спросила Ася.

– Думаю, это лучше сделать вам. Я ему никто, – решительно заявила Галина Николаевна.

– Клянчить вы умеете, поэтому даже не паникуйте! – вставила своё язвительное замечание Ева, которую любые напоминания об отце бесили ещё больше, чем Галину Николаевну.

– Что ты хочешь сказать?! – ощетинилась Вика, которая до этого казалась совсем безучастной к разговору.

– Что вы идиотки. Зря рассчитываете на папашу, – пояснила Ева.

– Ева! Следи за языком! – осадила её Галина Николаевна.

– О! Я ещё могу сказать! У этих двух барышень был выбор. Они могли прилично учиться и поступить на бюджет или подрабатывать и заработать денег себе на семестр, выбрав специальность подешевле. Но они решили вообще не напрягаться. Пусть за них платят!

– Интересно, а почему бы отцу не заплатить за нас?! – Ася считала обучение своим естественным правом, а потому не собиралась за него бороться и прилагать хоть какие-то усилия для его реализации.

– Они не должны работать, – поспешила вставить Галина Николаевна, высоко ценившая образование и понимающая, что Ева из-за работы не получает даже минимума знаний.

– А я должна была?! – Еву никогда не отпускала ярость из-за дискриминации в отношении неё.

– Нечего было ссориться с Павлом Петровичем, – рассудила Галина Николаевна.

– Кто бы говорил, – процедила сквозь зубы Ева.

– Если тебе не хватает ума, – начала было Ася, но Ева её перебила.

– Ума не хватает тебе, если ты ждёшь подачек! Я милостыни не прошу!

Галине Николаевне изначально был неприятен этот разговор. Теперь же она была как в воду опущенная из-за жестоких, но правдивых слов Евы. Да, ей никто не помогал, и девушка сама выкрутилась, потому что решила, что ей зачем-то нужно высшее образование. А финансовая независимость, которую обрела Ева, зарабатывая столько, сколько нужно и на учёбу, и на одежду, и на прочие женские радости (при этом она закупала частично продукты для семьи), превратила её в жестокое и требовательное существо, окончательно вырвавшееся из-под влияния привыкшей быть главной матери.

– Мама, скажи ей! – настаивала Ася.

Галина Николаевна посмотрела в глаза дочери, в которых горел вызов. Она чувствовала себя виноватой перед Евой, но не настолько, насколько была бы виноватой перед Асей и Викой. Ева другая. Она может многое, а потому не пропадёт. Ася и Вика нуждаются в заботе, зато они не такие злые, а потому Галина Николаевна готова была им потакать, дабы сохранить их мягкие сердца, чтобы девочки сформировались духовными личностями, а не барыгами, готовыми за деньги и собственную выгоду пойти по трупам.